Классный журнал

 

В ту давнюю советскую пору на заре восьмидесятых, когда еще не было многочисленных конкурсов танцев, венских и прочих балов, не открывались бальные секции в шаговой доступности по программе «Московское долголетие» и уставшие от беспрерывного безделья рублевские жены не сбегали на вечерние танцевальные курсы к симпатичным танцорам-тренерам от своих опостылевших олигархических половин, я заканчивал московскую среднюю школу и обдумывал, куда же направить свою созидательную энергию будущего строителя коммунизма в отдельно взятом Советском Союзе. Надо отметить, что в наборе возможных будущих профессий в тот момент не было ни одной из тех, которыми я овладел в последующие сорок лет.

 

Про адвокатов я в то время вообще практически ничего не знал, кроме короткого трагического эпизода с арестом и преданием суду незадачливого летчика Валико Мизандари из города Телави в фильме «Мимино», где мою будущую коллегу так мило и душевно сыграла прекрасная Марина Дюжева, которой я гораздо позже, так же как и вам, рассказал об этом. О профессии телеведущего тогда я даже мечтать не смел, так как все они, «люди из телека», были для девяноста девяти процентов населения самой большой и самой прекрасной страны на планете Земля практически небожителями. Эти имена мы запомнили на всю жизнь: Валентина Леонтьева, Игорь Кириллов, Светлана Моргунова, Светлана Жильцова, Ангелина Вовк, Татьяна Судец, Татьяна Веденеева, Анна Шилова. Кстати, так же как в случае с киноадвокатом Мариной Дюжевой, встретившись с Татьяной Судец, Игорем Кирилловым, Ангелиной Вовк, Татьяной Веденеевой в свое время, я пересказывал свои юношеские впечатления и показывал фото первой записи в моей трудовой книжке от декабря тысяча девятьсот восемьдесят третьего года — «Телевизионный центр “Останкино”», куда попал исключительно благодаря случаю, а не по призванию. И уж совсем не собирался я становиться писателем, написавшим серию детективных романов, цикл иронических детективов вместе с Татьяной Устиновой, три десятка книг по практической юриспруденции и четыре книги о вере, церкви и Боге, что и продолжаю делать с огромным удовольствием.

 

Вы спросите: ну а какое отношение ко всему этому имеют танцы? Отвечаю: да самое непосредственное! Прямое отношение! Они-то и стали всему виной… Рассказываю по порядку.

 

Весной выпускного для нас года наш десятый класс неожиданно посадили на… карантин. Один из учеников где-то подцепил корь, и все остальные сорок парней и девочек оказались заложниками одного кабинета на третьем этаже дальнего блока нашей экспериментальной московской школы на сорок дней. Пространство внутри класса было организовано следующим образом: три ряда двухместных парт, перед ними — широкая классная доска черного цвета (тогда еще не было не то что интерактивных, но даже появившихся позднее зеленых). Слева от доски — большой учительский стол. Нахождение на карантине означает, что все учащиеся данного класса подлежат изоляции в этом самом отдельно взятом кабинете и все предметные педагоги сами приходят к ним проводить занятия. При этом нам категорически запрещалось гулять по школе и в том числе посещать столовую. Поэтому приходилось запасаться бутербродами и булками дома. Первый день изоляции прошел отлично. Мы обживались в нашем временном убежище и приноравливались к новому графику учебы. Надо сказать, в ту пору еще не было повальной моды на маски и средства личной дезинфекции, к которым нас приучила пандемия коронавируса, случившаяся через сорок лет. Людей в масках нам показывали только в программе «Международная панорама» и в «Новостях мира» как живое доказательство катастрофического положения людей в странах капитализма, где даже воздух нечист и опасен для обычного человека. По этим причинам добровольно завязать себе рот и нос означало признать отечественный советский воздух небезопасным и заразным, а такого не только в советской школе, наполненной пионерами и комсомольцами, но и на улицах столицы первого социалистического государства на Земле по определению быть не могло. Так что всем нам угрожала пугающая детская зараза, а пока температура не превышала допустимых значений выше тридцати семи и двух, нашей обязанностью, как и всех остальных, не изолированных на карантин, советских школьников, была примерная учеба. Кстати, измерение температуры по утрам тоже стало нашей обязанностью и проходило весьма весело и бурно.

 

Мы оказались на удивление крепким школьным коллективом, и на протяжении последующих дней лишь одна девочка заболела этой детской болезнью, а потому через сорок дней карантин и изоляция благополучно завершились. Но пока испытания только-только начинались…

 

Уже на второй день пребывания в изоляции мы остро ощутили нехватку свободы перемещения, движения и действий. Начались активные поиски доступных развлечений. В эпоху полного отсутствия компьютеров, а следовательно, и компьютерных игр пределом нашего мечтания был жидкокристаллический волк, ловивший яйца в двадцатипятирублевой «Электронике». Играли с азартом, по очереди, передавая из рук в руки и записывая рекордные цифры на странице, вырванной из тетради по геометрии. Чемпион провозглашался прилюдно и чествовался всем классом. Он (или она, такое тоже случалось) садился на стул, а парни с четырех сторон поднимали его на уровень плеч и трижды качали вверх-вниз, выкрикивая всем классом: «Слава-слава победителю! Яиц куриных уловителю! Ура! Ура! Ура!» На третий день карантина надоело и это. Настала очередь «поиграть» с учителями. Из особо нелюбимых в тот момент у большинства населения нашего класса были математичка, русичка и географичка. Начали с точных предметов. Перед уроком алгебры мы в восемь рук, то есть вчетвером, тщательно натерли сухим мылом, заранее принесенным из дома, всю школьную доску. На ее темной поверхности тонкого слоя мыла заметно не было, а вот эффект был потрясающий.

 

Учительница математики, ничего не подозревая, вошла в наш заразный класс. Мы дружно встали и тут же сели. Карантин, оказывается, не избавлял нас от обязанности все время приветствовать стоя наших учителей. Дежурно кивнув, она привычно взяла в руки мел и подошла к доске. Попыталась написать какой-то пример, но мел лишь предательски скрипел и крошился, не оставляя на школьной доске ни единой точки. Учительница поправила очки и внимательно осмотрела мел. Заглянула в письменный учительский стол и достала новый, неначатый кусок мела. Вновь заскрипела по доске, но с тем же результатом. Все это время в классе висела напряженная тишина. Совсем непривычная для сорока жизнерадостных, хоть и находящихся под всеобщим медицинским наблюдением подростков. При второй попытке выдавить из мела и доски столь необходимый математический пример она вновь потерпела полное фиаско. Возмущенная и озадаченная учительница повернулась к классу:

— Ничего не понимаю. Мистика какая-то…

 

В ответ висевшая все это время в нашем классе тишина разверзлась оглушительным гоготом. Бедная растерянная учительница покраснела, затем побледнела, а потом и вовсе стала зеленоватого оттенка под стать своей модной мохеровой кофточке. Наше безудержное веселье от состоявшейся проказы длилось недолго. Придя в себя и приняв свой естественный бледно-розовый окрас, рассерженная математичка рявкнула:

— Ах так?! Издеваетесь?! Ну хорошо…

 

Как известно, после слов «ну хорошо», сказанных любым из педагогов в любом образовательном учреждении и в любое историческое время, учащимся ждать чего-либо хорошего никогда не приходилось. Так произошло и в тот день.

 

— Математический диктант! — выпалила женщина-математик с рокотом стапятидесятипятимиллиметрового орудия, отчеканивая каждый слог.

 

— У-у-у-у-ух, — пушечным откатом отозвался наш класс.

 

Вы знаете, что такое математический диктант? Вообще представляете, что означают эти два слова для жизни и благополучия учеников средней школы, запертых на карантин? Это примерно такое же испытание, как задание по поиску подснежников в засыпанной снегом предновогодней тайге. Хотя, как показала история, у несчастной девочки-сиротки было больше шансов выжить в сорокаградусный мороз, так как она натолкнулась в лесу на дюжину разновозрастных мужиков, пирующих у костра. Которые ее подобрали и обогрели да еще и корзину цветов насыпали совсем даром. Нас такие милости природы совсем не ждали, и поэтому мы приготовились дружно умирать, изображая последний бой броненосца «Варяг».

 

Примеры на скорость, знание таблицы умножения, формулы «квадратных многочленов» и «квадратов членов» сыпались на нас со скоростью картечи, вылетающей словно из вражеской наполеоновской батареи во время Бородинского боя. Появились первые раненые, падавшие со стонами и жалобными вскрикам на парты и в отчаянии рвущие на себе волосы и рубахи. Кто-то просил пить, кто-то тихо звал маму… Стойким оставался лишь бессменный отличник Вадик Королев, не получивший за все десять лет обучения ни единой четверки. Он сгруппировался на своей первой парте, словно Третьяк в хоккейных воротах во время рубки с канадцами, и, заливаясь подростковым потом, методично отбивал атаки «многочленов», «неизвестных», «корней» и «степеней», ставя правильные ответы в соответствующие строки. Как и предполагалось, в результате этой неравной схватки все присутствующее население карантинного класса, включая отличника и потенциального медалиста Вадика Королева, пало в неравном бою с математическим диктантом. Не скрывающая своего реваншистского торжества математичка уже на следующий день вернула наши совсем не блестящие работы и особенно злорадно остановилась на отличнике Королеве:

— Ну что ж, никто из вас, обалдуи, не потряс меня своими знаниями. И даже наш будущий медалист Королев показал отнюдь не отличный результат. Доски пачкать вы научились, а вот решать задачи и примеры пока что, увы, нет. Тебе, Королев, четыре с минусом. И то натянула из уважения к твоим прежним заслугам.

 

Сказать человеку, который за десять лет своей школьной жизни ни разу не получил отметки ниже пятерки с минусом, что ему натянули оценку, да еще четверку, это все равно что объявить знаменитому олимпийскому чемпиону, не проигравшему ни одного состязания, что его лишают олимпийского золота и вообще дисквалифицируют на все следующие Олимпиады. На Вадика было страшно смотреть. Он покраснел, а затем вдруг резко побелел и вскочил. Руки, все тело, голова и особенно его губы тряслись мелкой дрожью, слова не хотели формироваться и лишь хриплым сипом вырывались из его глотки.

 

— Что такое, Королев? Ты чем-то недоволен? — ехидно прищурившись, подначивала бедного парня училка.

 

И в этот момент наш зубрила, ботаник, задрот, очкарик, заточка Вадик сделал шаг от своей первой в ряду парты и с размаху врезал кулаком по двери класса.

 

— Хр-р-ря-а-а-ась! — отозвалась крашеная фанерная дверь.

 

Еще миг, и разгневанный отличник скрылся в коридоре, нарушая все школьные правила и особенно меры сангигиены в период карантина. Математичка отчего-то развеселилась и хмыкнула вслед сбежавшему от позора и унижения «медалисту»:

— Тоже мне Мухаммед Али! Мы еще посмотрим, кто окажется в нокауте…

 

Она продемонстрировала удивительное знание бокса и, видимо, замыслила провести с парнем еще не один раунд, потому что, не дожидаясь конца занятия, вышла вслед за покинувшим досрочно поле сражения Королевым.

 

Мы оживились и уже в полный голос обсуждали неожиданное преображение нашего тихони. Мы совершенно не заботились о своих оценках и последствиях математического диктанта, никто, кроме Вадима, не претендовал на медаль, а оценка за контрольную, да еще в условиях карантина, не могла испортить итоговых результатов аттестации. Возможно, об этом не знал наш отличник, а скорее всего, просто сам факт низкой для его самосознания оценки сыграл с ним такую злую шутку, поставив в опасное положение. Ведь в те давние советские времена в школе еще ставили отметки за поведение, которые на равных входили в школьный аттестат зрелости. И если четверка не смогла бы перебить общий высокий бал за четверть и год, то месть математички в виде неуда по поведению легко сломала бы всю медальную конструкцию. Скорее всего, она так и задумала, убежав жаловаться нашей классной руководительнице, а возможно, и самой директрисе. И вот тут уже начинались серьезные проблемы. Мы это все очень бурно обсуждали до тех пор, пока не решили выступить солидарно в поддержку единственного нашего круглого отличника Вадика Королева. Идея пришла быстро. Парни договорились каждый нанести по одному сокрушительному удару в фанерную дверь нашего класса. Смысл этого демарша состоял в том, что в случае каких-либо претензий к Вадиму мы все можем честно заявить, что также били по двери кулаком. В общем, круговая порука — серьезная вещь. Итак, акция началась. Восемнадцать рассерженных парней весом от сорока пяти до девяноста килограммов и ростом от ста тридцати до ста восьмидесяти пяти сантиметров поочередно прикладывались по двери. На двенадцатом ударе фанера наконец треснула, но и это нас не остановило. Наступившую после урока математики длинную обеденную перемену мы потратили на то, чтобы окончательно расправиться с дверью. Последними ударами мы окончательно и бесповоротно пробили ее насквозь. Нашему торжеству не было предела. Девочки восхищенно по очереди также подходили к поверженной двери и выглядывали через образовавшееся окошко наружу. С той стороны любопытных не было, так как в этом блоке нас изолировали от других школьников.

 

Следующим после обеденной перемены должен был начаться урок литературы. У нас было домашнее задание — подготовить на выбор одно из стихотворений Александра Блока. Надо пояснить, что учительница русского языка и литературы Раиса Александровна была одновременно и нашим классным руководителем. Звали мы ее меж собой исключительно Раиса. Сказать, что нам она не нравилась, — это ничего не сказать. Мы ее терпеть не могли, хотя и приходилось, за что она нам отвечала точно таким же негативом. Она не упускала случая назвать нас серыми личностями, при этом добавив, что наш интеллект на уровне табуретки. Также могла запросто выставить из класса расшалившегося ученика или пришедшую с накрашенными губам-щеками-ресницами-бровями девочку. Отдельно подвергались унизительным выволочкам девочки в слишком коротких юбках, джинсах (не дай Бог!) и пришедшие в школу с модными в восьмидесятых цветными пластиковыми пакетами. Разумно объяснить с позиций сегодняшней образовательной реальности, почему в те времена учителя и педагоги допускали повсеместно такие выволочки, расправы и высказывания, по сути, унижая своих учеников и даже оскорбляя, невозможно. Однако такие «пятиминутки учительской ненависти» практиковались повсюду. И даже наши товарищи из соседних школ подтверждали, что их обзывают точно так же. Но не об этом сейчас речь. Мы, естественно, терпели, так как других вариантов не было. Но периодически тот или иной ученик срывался и, как Вадик Королев, выбегал из класса, хлопнув дверью. Затем следовали вызов родителей, разборки с завучем по воспитательной работе и прочая муторная «профилактика». Акт массового неповиновения в форме расправы с надоевшей нам за время карантина и в принципе ни в чем не виноватой дверью случился в нашем классе впервые. Усугублялось наше положение еще и тем, что в классе с нами вместе учился старший сын нашей классной руководительницы, который не принял участия в пробивании двери, а просто вышел в туалет. Мы, понимая его щекотливое положение, не настаивали. Может быть, это и были наши первые неосознанные проявления толерантности. Мы не знали, успела ли на нас настучать математичка, и поэтому с тревогой ожидали прибытия на урок нашей «классной» Раисы.

 

Что касается меня, то в школе я времени не терял. Успевая очень хорошо учиться, я брался за любые ответственные поручения: организовать сбор макулатуры, провести субботник по благоустройству территории школы, возглавить туристический поход с ночевкой, поэтому в девятом классе был избран в комитет ВЛКСМ нашей школы. Плюс ко всему мое фото уже второй год красовалось на школьной Доске почета. Мне оно катастрофически не нравилось, и я старался обходить эту доску по другим коридорам и этажам. Остыв от атаки на беспомощную и беззащитную дверь класса, я сообразил, что появление Раисы в сочетании с пробитой дверью ничего хорошего нам не сулит, и быстро нашел решение. Вырвав два двойных листа из тетрадки по математике, я быстро расчертил первый, написав сверху: «График дежурств». Проставил в верхних графах даты начиная с сегодняшней, в боковых быстро написал несколько фамилий наших учащихся. Внешне было похоже, что график есть и он постепенно (по мере дежурств) заполняется. Второй лист стал предупредительным знаком. Жирным фломастером я написал: «Карантин! 10Г! Не входить! Опасно!» — и нарисовал молнию, подобно той, что обычно украшала знаки об электроопасности : «Не влезай! Убьет!»

 

Отодрав от стенда с наглядной агитацией канцелярские кнопки, я быстро «заклеил» обе пробоины с двух сторон разбитой двери. Класс одобрительно загудел. Как только последняя кнопка была воткнута в фанеру, в класс вошла Раиса. Она сморщила нос, но, увидав график дежурств и вывеску о карантине, одобрительно хмыкнула:

— Наконец-то вы стали хотя бы издали походить на думающих серьезных людей. Надеюсь, карантин вам идет на пользу!

 

— Конечно, Раиса Александровна. На пользу, — поддакнул я и сел за свою предпоследнюю парту.

 

По всем признакам выходило, что наша классная Раиса еще не знала о происшествии, как о выходке отличника Королева, так и о нашей битве с фанерной дверью. Видимо, и вернувшийся из туалета сын тоже ничего не сказал своей маме. Начался урок литературы. Несмотря на врожденную толерантность и прилежность, воспитанную моими родителями, я не упускал случая поспорить с нелюбимой всеми (возможно, кроме собственного сына) училкой. Исходя из этого к данному уроку я подготовил, пожалуй, одно из самых необычных стихотворений Александра Александровича Блока. Большинство одноклассников ограничились короткими стишками типа «Ночь, улица, фонарь, аптека» или «Незнакомка». Мне же пришлось попыхтеть над не только длинным, но непростым «Мертвецом». Это произведение относилось к так называемому черному периоду творчества великого поэта, который потерял близкого человека и откровенно депрессировал, переживая человеческую трагедию. Подошла моя очередь, и я вышел перед всем классом.

 

— Ну что, Астахов, ты нам приготовил? — устало и раздраженно проскрипела учительница.

 

Ей, похоже, действительно все мы надоели хуже горькой редьки. К тому же представьте себе, что, приходя домой, она не только вынуждена была проверять наши тетрадки с каракулями и ошибками, но еще и сталкиваться с двумя учащимися — сыновьями — ее же школы. Короче, не позавидуешь! И тут еще наглый бронеподросток из десятого класса, который вместо того, чтобы выучить и рассказать какой-нибудь прекрасный отрывок из поэмы Блока, вдруг выпаливает на весь класс:

— Александр Блок! Мертвец!

 

И, не делая паузы и не давая закрыться отпавшей вниз челюсти педагога, лупит дальше:

— Как тяжко мертвецу среди людей живым и страстным притворяться!..

 

Дослушав до того места, где поэт говорит о том, как этот самый герой идет в суд, в Сенат и прочие организации, литераторша хлопнула ладонью по классному журналу:

— Хватит! Стоп! Достаточно!

 

Я послушно остановился и, переводя дыхание от энергичной декламации, радостно взирал на волнующийся класс. Мне казалось, что сейчас мой труд будет по достоинству оценен и я вернусь на свою «камчатку» триумфатором.

 

— Хватит, Астахов. Хватит, — повторила учительница. Она что-то осмысливала и наконец выдала: — Сядь на свое место.

 

Я послушно отправился в конец класса, по дороге раздавая «пятерочки» и рукопожатия протянувшимся ко мне дружеским рукам одноклассников. Даже девочки перешептывались и подмигивали. Выступление безусловно удалось. Осталось получить оценку и считать день прожитым не напрасно.

 

— Итак, задание было выбрать понравившееся стихотворение Александра Блока, не входящее в нашу школьную программу. Не так ли? Так. Товарищ Астахов выбрал весьма необычное стихотворение. Весьма. Я, честно признаться, даже не знала о таком произведении, — размеренно объясняла Раиса Александровна.

 

В подтверждение ее слов я уже достал из портфеля сборник стихов Блока, захваченный из дома, и показал всему классу то самое стихотворение. Зал одобрительно отозвался.

— Тише. Тише. Действительно такое стихотворение есть в полном сборнике стихов великого поэта. Однако… Однако это вовсе не дает нам повода обратиться именно к нему, потому что оно абсолютно, подчеркиваю, абсолютно не отражает смысл и суть творчества этого величайшего инженера человеческих душ. Поэтому я не могу засчитать его и ставлю тебе… тройку за домашнее задание.

 

Несправедливым отношением к нам, ученикам средней советской школы, нас удивить было невозможно. Сам образовательный процесс был абсолютно несправедлив к учащимся. Безраздельная власть учителей и особенно классных руководителей постоянно ставили нас в унизительное зависимое положение. От них зависели оценки, а выставлялись они зачастую вовсе не за знания, а за умение вовремя прогнуться, быть полезным, провести мероприятие и прочие совсем не образовательные достижения.

Именно этому были посвящены фильмы того периода, которые и стали такими популярными, так как рассказали и показали правду. «Школьный вальс» с прекрасной Еленой Цыплаковой, забеременевшей от одноклассника, подтверждался тем, что к выпускному вечеру наша миниатюрная одноклассница Аня носила выдающийся вперед семимесячный животик. А «Ключ без права передачи» рассказывал о проблемах быстрорастущих мальчишек, стремящихся совершать взрослые, мужские поступки. Ну и венцом кинематографического творчества на школьную тему стал «Розыгрыш». Мало того что и я сам пытался играть в школьном ансамбле на ритм-гитаре, так у нас были такие же любимчики, готовые на все за повышение оценки и балла успеваемости. Так казалось и мне до того, как наступил момент истины. Но об этом чуть позже. Страшная черная несправедливость была очевидна всему классу. Даже сыну нашей классной руководительницы. Он неодобрительно мотал головой. Я встал из-за парты:

— Раиса Александровна, я не согласен!

 

— Что?

 

— Я не согласен с тройкой, которую вы мне поставили за рассказанное стихотворение. Я выполнил домашнее задание. И Александр Блок не виноват в том, что спустя полвека учительница литературы будет ковыряться в его творчестве, выбирая правильные и неправильные стихи. Для него и его истинных почитателей все стихи правильные. Это и называется наследием великого поэта.

 

— Ух ты, какой знаток Блока у нас тут выискался. Сядь и послушай! — Раиса Александровна стиснула зубы и стала цедить сквозь них свои гадкие замечания.
 

Я их уже не слушал, а разглядывал симпатичную птичку, умастившуюся на высокой седой ели за окном класса. Весна вступила в свои права и звала нас на волю. Ничего важного я не прослушал. Все ее нафталиновые давно протухшие аргументы типа «совесть советского школьника» и «комсомольское сознание», слышал не только я, но и весь наш класс регулярно на протяжении последних десяти лет. Дав выговориться вдоволь учительнице, я все же поднял руку. К тому моменту, завершив свой дежурный монолог, Раиса уже села за учительский стол и взяла ручку, чтобы нарисовать в классном журнале мой совсем незаслуженный трояк, который портил мне итоговую оценку в четверти, а возможно, и в году.

 

— Что тебе еще, Астахов?

 

— Раиса Александровна, эта тройка — незаслуженная. Но вас это не волнует. Я понял. Зато волнует меня. Я предлагаю пока мне ее не ставить, а дать возможность пересдать задание. Я готов рассказать другое, правильное, так сказать, стихотворение.

 

Я шел, что называется, ва-банк. Учительница торжествующе зажмурилась и расплылась в улыбочке. Она помолчала и триумфально заключила:

— Нет! Другой попытки не будет. Ты упустил свой шанс. Твой выбор был неверным, и на этом разговор закончен.

 

Ну, это просто сказать: «Закончен», но только не в моем случае. Я тогда еще не собирался становиться адвокатом, но четко знал главный принцип этой важной профессии — «Последнее слово всегда принадлежит защитнику!». Несмотря на отказ я продолжал:

— Хорошо. Поскольку вы нам преподаете последние пять лет не только литературу, но и русский язык, то наверняка считаетесь высоким профессионалом?!

 

— Хм, пока никто не жаловался. А те, кто жаловался, об этом пожалели, — язвительно парировала русичка. — Мой педагогический стаж уже двадцать три года, чтоб ты знал!

 

— Ого. Солидно. Тогда понятно, что вас невозможно удивить или поставить в затруднительное положение по вашим предметам.

 

— Последние лет десять желающих не было, — вновь хищно парировала наша классная.

Она была уверена в своей неуязвимости и абсолютном превосходстве над нами, сопляками.

 

— Ух ты! Прекрасно. Я не сомневался, Раиса Александровна, в вашем профессионализме. Тогда можно попросить вас ответить на мои три вопроса? Если вы на них сразу ответите, то я сдаюсь и замолкаю до выпускного вечера. Соглашаюсь с тройкой и не пристаю к вам с пересдачей.

 

— А если не отвечу? — все же заинтересовалась Раиса. Она была уверена в своих педагогических силах и компетенции.

 

— Ну, тогда, хотя это и маловероятно, вы не ставите мне эту тройку, которая, как вы понимаете, точно испортит мне итоговую оценку.

 

— Знаешь, я, пожалуй, соглашусь на твою авантюру и даже дам тебе фору. Я отменю эту тройку, если не отвечу даже на один из трех твоих вопросов. Спрашивай!

 

— Спасибо. Раиса Александровна, вы нас учили, что для того, чтобы понять, о каком предмете идет речь в повествовании, надо задать вопрос «кто?» или «что?».

 

— Все верно. Правильно излагаешь, — довольно кивнула училка.

 

— Да, так. Соответственно, чтобы выяснить, одушевленный или неодушевленный объект, о котором идет речь, мы смотрим на поставленный вопрос.

 

— Именно! Так и есть, Астахов. Если ты спрашиваешь «кто?», значит, речь об одушевленном предмете. А если «что?», то, соответственно, о неодушевленном. Вот и все! Ответ ясен. Ты проиграл.

 

— Нет-нет. Не спешите, пожалуйста. Следуя вашей логике, я рассмотрел то самое неправильное стихотворение Александра Блока «Мертвец».

 

— Ты вновь за старое? — нахмурилась Раиса Александровна. Она еще не чувствовала никакого подвоха и ловушки, но нервничала.

 

— Извините. Но из песни слова не выбросишь. Стихотворение есть, и главный герой его — мертвец. Так?

 

— Ну так, так. Что из того?

 

— Так вот я и прошу вас разъяснить нам с позиций вашего многолетнего опыта, этот самый мертвец — он одушевленный объект или нет?

 

— Очевидно, что нет! Тут все понятно. Где ты видел одушевленного мертвеца?! Ха! — торжествовала учительница. Но не тут-то было. Весь класс застыл, вслушиваясь в наш необычный диалог. Я поднял руку, привлекая ее внимание:

— Скажите, пожалуйста, какой вопрос мы можем поставить к существительному, а в данном случае и сказуемому «мертвец»?

 

— Очень просто. Он же неодушевленный, значит… значит… — Она замешкалась, собираясь с мыслями: — Ч… что…

 

— Что? Вы уверены, Раиса Александровна? Ведь Александр Александрович называет его «он», и соответственно, вопрос «что?» не может быть поставлен в этой ситуации. Единственно возможный вопрос «кто?» и ответ: «Мертвец».

 

Класс зажужжал как разбуженный рой ос. Все закивали головами в знак согласия со мной.

 

— Постой… ты мне морочишь голову… Как это «кто?»? Не может быть… Что? Мертвец… Ой, погоди, кто? Кто? Мертвец… Хм, странно.

 

Она реально растерялась. Двадцать три года педстажа не помогали найти ответ на этот странный и вроде бы очевидный вопрос. Наконец она что-то сообразила и ухмыльнувшись ответила:

— Ах, ты! Считаешь, подловил меня? Ну нет же. Ты говоришь, что если можно заменить существительное или сказуемое на «он», то вопрос должен стоять «кто?». Но бывают исключения. Например, если речь идет о трупе. Представь себе детектив или протокол из уголовного дела об убийстве. В них будет описываться некий труп. И к нему следует ставить вопрос только «что?»! Хотя при этом его можно заменить местоимением «он». Вот тебе и исключение. Мы говорим «он», но «что?» — «труп». Ну что, доволен?

 

Она не скрывала своего торжества и уже вновь занесла ручку, чтобы вывести тройку в журнале против моей фамилии в самом начале списка.

 

— Одну секунду! Скажите, а в протоколе или детективе мы же можем использовать вместо «труп» и «он» синоним «мертвец»?

 

— Совершенно верно! Вот, ты уже и сам понял. Молодец, быстро учишься…

 

— Спасибо. Тогда представьте, что в протоколе или детективе, как вы предложили, речь идет о трупе, который выловили из воды. Из моря или из реки. Да что там предполагать, вспомним Николая Некрасова: «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца…» Помните?

 

— Естественно. Николая Алексеевича мы учили наизусть, и здесь вполне уместно употребление этого термина «мертвец», — вновь двинулась в ловушку учительница русского и литературы.

 

— Отлично. Так на какой вопрос здесь отвечает существительное «мертвец»? По вашей логике — на вопрос «что?». Но если мы используем синоним «утопленник», то никак не можем поставить вопрос «что?». Только «кто?» — «утопленник». Следовательно, «кто?» — «мертвец». Вы неправы, Раиса Александровна.

 

Класс взорвался возбужденным гамом и шумом. Учительница забарабанила кулачком по столу:

— Молчать! Тишина! А ну, замолчите немедленно! Ты, Астахов, меня не убедил. Ты занимаешься демагогией. Это чистой воды подтасовка и передергивание. Не получишь ты хорошей оценки. Что заслужил, то и получи, — злобно заскрежетала раздосадованная учительница. Пожалуй, впервые за многие годы ее авторитет знатока и профессионала зашатался и дал трещину. Много лет спустя, обучая начинающих юристов и адвокатов, я буду объяснять им, что помимо одного мощного аргумента, припасенного для использования в решающий, ключевой момент, надо иметь и пару в запасе. Ими и добивать своего оппонента в открытом гласном и состязательном процессе. Но разве можно считать состязательным разговор ученика и учителя? Отнюдь. Этот процесс больше схож с допросом, да еще и с пристрастием. Я вновь поднял руку:

— Извините, Раиса Александровна, ничего личного. Я же не стремлюсь вас как-то подловить или выставить… — продолжил я напускать туману, хотя именно этим и занимался и в самом деле ловил и выставлял ее. — Давайте забудем этих утопленников и мертвецов, и я задам более приятный вопрос?

 

— Ты отнимешь слишком много времени от нашего урока. Посмотри, никому не интересно…

 

Класс отозвался штормовым рокотом:

— Не-е-ет!!! Интере-е-е-есно!!!

 

— Ну не знаю… — прикидывала она свои силы. И наконец решилась: — Хорошо, спрашивай!

 

— Скажите, пожалуйста, может ли быть в русском языке предложение из трех букв?

 

— Ты имеешь в виду мычание Очагова, когда он отвечает на уроке?

 

Действительно наш одноклассник Очагов отличался тем, что учился слабо и, отвечая у доски или с места, чаще просто начинал с простых слов из одной буквы:

— А-а-а-а-а-а? О-о-о-о… Э-э-э-э… И-и-и-и…

 

Потом переходил к парам:

— Ну-у-у-у… Вы-ы-ы… Мы-ы-ы-ы…Но-о-о-о…

 

В этот момент, когда его не спрашивали, а лишь упомянули, он возмущенно воскликнул с задней парты:

— Э-э-э-э, а чего я-то? Все время «Очагов, Очагов».

 

— Ладно, ладно, успокойся, Очагов! Отвечаю тебе, Астахов: не может быть такого предложения. По крайней мере, такого, которое было бы понятно всем окружающим. Мычание и блеянье не в счет, — отрезала педагог.

 

— Понял. Вот. Вы говорите, «понятное» или «внятное». Но вот только что на наших глазах и перед нашими ушами наш товарищ по классу и школе Игорь Очагов внятно произнес абсолютно понятное предложение. Вспомните! Если его повторить, чуть изменив, то выглядит оно так: «Э, а я?!» Что означает: «Эй, вы, я-то здесь при чем?!» Или такой вариант: «Послушайте, друзья, меня-то забыли!» Ребята, кому непонятно, что имел в виду Игорь? Поднимите руки!

 

Все засмеялись, и руки никто не поднял. Демократия в действии принесла мне очередную победу. Но и она показалась неубедительной упрямой Раисе. Она сильнее стиснула зубы и буквально прошипела:

— Нет! Нет! И еще раз нет! Ты меня не убедил. Это чушь. Глупость. Демагогия и болтовня. Никаких таких предложений из трех букв в русском языке быть не может! Всё! Закончили дискуссию. Садись! Ставлю тройку. На большее ты не можешь рассчитывать, вступая в спор с учителем.

 

Жаль, что этот спор закончился так быстро, потому что у меня был заготовлен еще один пример и очень необычный аргумент. Я хотел ей предложить воспроизвести русское слово, глагол неопределенного вида, состоящий из восьми согласных и одной гласной. Скажете, такого нет? Есть! Поищите тщательно и найдете.

 

Незаслуженно полученная тройка жгла мое сознание и репутацию. Я не хотел мириться и искал удобный случай, чтобы исправить итоговую оценку, потому что выходило, что я получу в аттестат единственную четверку. Я не был круглым отличником и не шел на золотую медаль. Как уже было ранее сказано, на нее претендовал, а значит, подходил по всем критериям только взбрыкнувший отличник Вадик Королев, покинувший до времени наш карантинный класс. Даже случайная и единственная четверка по математике в итоге не портила его путь к заветной медали.

 

Мне предстояла упорная борьба. Но в этот момент, когда дискуссия закончилась, несмотря на мое явное преимущество, что подтвердили все в классе, даже сын моей оппонентки, раздался звонок. На что учительница дежурно и привычно огрызнулась:

— Звонок для учителя, а не для вас!

 

На это кто-то тихо возразил:

— А он для всех звонит одинаково!

 

Из другого конца отозвался другой голос:

— Еще неизвестно, по ком звонит колокол!

 

Понимая, что урок закончился, а начинать новый спор с сидящими в карантинном заключении бронеподростками уже нет ни сил, ни желания, классная руководительница двинулась на выход, и тут ее взгляд остановился на свеженарисованном графике дежурств. Она остановилась, внимательно присмотрелась к нему, поправила очки. Вновь пристально пробежала глазами. График молчал. Молчал и весь класс. Раиса Александровна передернула плечами, тряхнула головой, прогоняя какие-то мысли, и открыла дверь. Как известно, двери в классах открываются наружу по правилам пожарной безопасности. А снаружи, в коридоре, заполненном солнечным весенним днем, ворвавшимся через огромные окна, оборудованные по новому прекрасному проекту московских школ, всех встречал яркий свет и свежий воздух. Во время поворота открывающейся наружу двери солнечный луч, не знающий преград, упал на нее и высветил прикрытую с двух сторон листочками пробоину. Учительница вновь замерла и аккуратно повторила движение вперед-назад. Солнце, наш друг и теплый приятель всех детей на земле, предательски вскрыло замаскированные следы нашего преступления. Русичка аккуратно вытащила кнопку, другую и загнула листок…

 

— А!!! — только и вскрикнула она.

 

Мне кажется, Николай Васильевич Гоголь точно переписал бы свою знаменитую финальную сцену в «Ревизоре», увидав нашу Раису в тот момент.

 

— Всем сесть на место! Сесть, я сказала! — заорала она в следующий момент так, что задребезжали окна в соседних школьных блоках.

 

Мы покорно сели по местам. Пришла расплата.

 

— Кто? Я спрашиваю, кто посмел это сделать?

 

Класс молчал. Мы совсем недавно закончили изучение и обсуждение бессмертного произведения Александра Фадеева «Молодая гвардия», и каждый из нас втайне жаждал подражать нашим сверстникам-героям, не выдавшим проклятым нацистам своих товарищей и не проронившим ни слова на допросах. Пришло время для нашего героического молчания.

 

— Если сейчас не признаются те, кто это сделал, то весь класс будет наказан. Всем будут снижены оценки по поведению. А еще всем понижу оценки по литературе и русскому языку, — угрожала нам классная.

 

Теперь наше дружное молчание стало выглядеть несколько иначе. Его уже нельзя было назвать героическим. Ведь из-за нашей проделки могли пострадать невинные одноклассники. Тем временем Раиса решила применить совершенно запрещенный прием и подняла своего родного сына перед всем классом:

— Ну, ты-то сможешь признаться и назвать тех, кто это сделал? Разве я тебя так воспитывала?!

 

Сын стоял потупив взор и повторял:

— Не знаю. Я не видел. Я выходил.

 

И он говорил сущую правду. Он действительно вышел в тот самый момент и не участвовал в варварской расправе над входной дверью. Наблюдать за этим допросом и подвергать опасности несправедливой расправы невиновных девчонок становилось невмоготу. Я встал:

— Я разбил дверь, Раиса Александровна.

 

— Ну надо же! Главный борец за справедливость? Член комитета комсомола школы? Следовало ожидать. Сперва странные стихи, потом странные вопросы. И вот чем все заканчивается, Астахов.

 

Она не скрывала своего злорадства. Она наслаждалась. Она торжествовала. Но ее торжество длилось недолго.

 

— Это я сделал, Раиса Александровна, — встал еще один участник нападения на дверь.

 

— Я это сделал. Дверь сломал. — Очагов тоже поднялся.

 

— Я тоже в этом участвовал! — неожиданно выпалил сын Раисы.

 

Это было неправдой, но мы не протестовали. Если человек хочет совершить благородный поступок и разделить ответственность со своими товарищами, не надо ему в этом мешать. Мы оценили его товарищескую поддержку. Но ее не оценила мать. Она угрожающе замолчала, и лицо ее залилось багровой краской. Наконец она придумала нам кару:

— Значит, участников было несколько. Признаетесь? Хорошо. Все вместе сейчас отправляйтесь в кабинет директора и расскажите Лидии Ефимовне о том, что вы вытворили. Вперед!

 

Надо пояснить, что наша директор Лидия Ефимовна была героическим человеком. Очень крутого нрава, решительная в поступках и бескомпромиссная в своих решениях. На это и был сделан расчет коварной училки. Она надеялась, и вполне обоснованно, что из кабинета директора школы мы либо отправимся в отделение милиции, либо вылетим вон из учебного заведения. Тогда отчисление из школы тоже практиковалось. Ее почему-то даже не смущало, что и родной сын может также пострадать. Либо она надеялась в критический момент все же прикрыть его своим авторитетом и положением.
 

Мы молча вышли из класса. Я решил предложить план:

— Так, пацаны, слушайте сюда. Я буду говорить с Лидией, а вы просто кивайте. Договорились?

 

Я действительно понимал, как надо говорить с нашим суровым директором. Тем более я с ней несколько раз сталкивался по комсомольской работе. Но самое главное заключалось в том, что ее любимым детищем был наш комсомольский оперативный отряд, который помогал дружинникам и даже местной милиции в охране порядка на праздниках и в дни проведения массовых мероприятий. Мы дежурили на вечерах и дискотеках, и нас реально хвалили. Наша директор иногда даже сама надевала повязку и приходила с нами на мероприятия. А создавали этот комсомольский оперативный отряд наши старшие братья и сестры. Брат моего лучшего друга Лешки и моя старшая сестра и ее многочисленные ухажеры-одноклассники. И наша героическая директор Лидия Ефимовна прекрасно об этом знала. Мы подошли к кабинету директора. Секретарша Татьяна, бывшая выпускница нашей же школы и одноклассница моей старшей сестры, подняла брови:

— Вам чего?

 

— Тань, нам надо к Лидии Ефимовне по срочному делу.

 

Я хорошо знал Таньку, которая дружила с моей сестрой, и вместе они со мной нянчились в моем раннем детстве, потому что сестру не отпускали гулять во двор, если она меня не брала с собой. Так в нагрузку я и рос с ее подружками.

 

— Паш, давай я спрошу ее.

 

Она вышла из-за стола и исчезла за двойной дверью кабинета начальницы. Через пять секунд распахнула ее и махнула нам:

— Мальчики, заходите!

 

— Что там у вас, парни? — Директор не сильно обрадовалась нашему приходу и подозрительно поглядывала поверх своих очков.

 

— Лидия Ефимовна, у нас дверь в кабинет сломалась. Нам ее надо заменить. Вот нас Раиса Александровна к вам и отправила, — спокойно объяснил я.

 

— Сломалась? Или сломали? — вопрос был задан прямо и, что называется, в лоб.

 

— Сломали. Признаемся, — развел руками я и виновато опустил голову.

 

— Ну хорошо, что честно признаетесь. Некогда мне с вами заниматься дверями сейчас. Парни, вы же взрослые мужики уже. Руки на месте? На месте! Уроки труда не прогуливали? Не прогуливали. Короче, идите в подвал. Там при входе лежат двери. Найдете без труда. Выбирайте поприличнее — и вперед, сами сломали — сами меняйте! Всё! Свободны. Таня, проводи их.

 

Аудиенция закончилась. Еще минут двадцать ушло на то, чтобы вытащить из подвала подходящую дверь. В это же время наш товарищ сходил к трудовику и взял на время две отвертки, молоток и фомку. С их помощью мы перевесили дверные петли и ручки с двух сторон. Дружно донесли дверь до кабинета и под восторженные взгляды, вздохи и охи-ахи наших девочек водрузили новую (ну в смысле другую и не разбитую) дверь вместо прежней. А старую отнесли в тот же подвал. Вся операция, включая краткое объяснение у директора в кабинете, не заняла и часа. В довершение всего я перевесил на новую дверь и график дежурств, и объявление о карантине. Внешне все выглядело так, будто никто ничего и не переделывал. Уроки давно закончились, но наша классная руководительница Раиса Александровна запретила уходить из школы до ее особого распоряжения. Сама же она куда-то испарилась. Мы быстро посовещались и решили, что семеро одного не ждут, даже если она учитель и запрещает покидать школу. Мы быстро усвоили принцип коллективной безответственности, при котором чем больше виновных сознается, тем сложнее будет наказать всех признавшихся и тем легче будет переносить наказание дружной толпой. В этот день занятия по единогласному решению класса, а ведь это высший орган демократии, были закончены. Все разбежались по домам.

 

На следующий день первым уроком был русский язык, и мы шли в школу совершенно без энтузиазма и радости от встречи со знаниями. Вчерашний боевой задор прошел, и мы томились предчувствием неизбежной мести нашей классной руководительницы. И она не заставила себя ждать. За пять минут до начала урока она уже сидела за своим столом, вынуждая каждого из нас останавливаться на пороге и спрашивать разрешения войти. Это тоже такая хоть и примитивная, но действенная форма демонстрации своего превосходства над учениками. Как только прозвенел звонок, Раиса взяла поводья в руки и резко натянула их:

— Ну что ж, десятый гэ, вчера вы в очередной раз доказали свою беспринципность, расхлябанность и недисциплинированность. Мало того что вы по-прежнему остаетесь серыми личностями со знаниями на уровне табуретки, так вы еще и позволяете себе хулиганить, уничтожать школьное имущество и сбегать без разрешения из школы.

 

Мы недовольно зашумели.

 

— Молчать! Тишина! Мне надоело с вами нянькаться. Вчера у меня состоялся очень неприятный разговор с директором школы. Вам дается последний шанс искупить свою вину и загладить причиненный школе вред…

 

Глядя на нее, я чувствовал, что она чем-то сильно раздосадована. И это явно не разбитая дверь и наш уход после уроков. Нет, тут было что-то еще, личное. Мы могли лишь догадываться и не знали, что разговор действительно состоялся и в этом разговоре наша суровая директор Лидия Ефимовна обрушилась на Раису Александровну, прибежавшую на нас пожаловаться. Директор обвинила нашу классную в том, что она не способна найти общий язык с классом, постоянно придирается к нам и бесконечно бегает жаловаться. Как потом по секрету рассказала мне подруга моей старшей сестры Таня, работавшая секретарем и случайно услышавшая громкую отповедь своей начальницы, выглядело это так: «Посмотрел бы Антон Семенович Макаренко на ваши нелепые придирки и вечное нытье! Он справлялся с настоящими уголовниками, а вы хороших ребят гнобите и еще грозитесь снижением оценок. Разве может педагог спекулировать на таких важных вещах в жизни учащихся?! Вы плохой педагог, Раиса Александровна. За пять лет вашего классного руководства вы так и не поняли, насколько прекрасные ребята и девчонки вам достались. Если бы это было не так, то они никогда бы не сбежали от вас. В общем, я рада, что им осталось всего пару месяцев помучаться с вами и потом уйти во взрослую жизнь. Но эти пару месяцев будьте любезны держать себя и их в руках и выстроить диалог хотя бы до выпускного вечера. А чтобы у вас была такая возможность, я поручаю вам подготовить последний звонок. Жду от вас предложений по программе и сценарию этого прекрасного и незабываемого мероприятия. Класс у вас творческий, и они справятся, если только вы им мешать не будете, а заодно и поработают с вами поплотнее в этой сфере. Всё! Не задерживаю вас больше».

 

Получив такое наставление, наша Раиса оторопела и растерялась. Первым желанием было подать заявление по собственному, но потом, переспав с этой ситуацией, она решила взять хоть и небольшой, но все же реванш:

— Итак, нашему классу поручено продумать и предложить программу школьного вечера, посвященного последнему звонку.

 

Мы дружно удивились и очень обрадовались. Вместо разборок и нагоняев нам доверили важное дело. Сразу же посыпались предложения. Надо сказать, что мы действительно были чрезвычайно активным творческим классом, особенно после окончания восьмого, когда нас объединили с другим таким же активным классом. Путем слияния нашего восьмого дэ и их восьмого гэ образовался новый девятый гэ в составе сорока двух человек. И каждый из нас что-то умел делать, показывать, представлять и исполнять. Каждый месяц мы ставили спектакли, шоу, сценки, устраивали огоньки и вечеринки, дискотеки и вечера встреч. А еще были походы и выезды на природу: зимой на лыжах, летом — к реке и на озеро.

 

Когда примерная программа была сформирована, выбран режиссер и ведущие, Раиса Александровна хитро улыбнулась и, обведя задумчивым взглядом волнующийся в творческом порыве класс, сказала:

— Прекрасно! Я не сомневалась, что задание вам по плечу. Но есть еще одно важное дело… ответственное поручение…

 

— Какое? Говорите, Раиса Алексанна! Нам любое по плечу! Справимся! Что за поручение? — неслось с разных сторон.

 

Учительница загадочно молчала. Она пожевала губами, покачала головой и протянула:

— Ну не зна-а-аю… На этом вечере обязательно должен прозвучать любимый вальс нашего директора, Лидии Ефимовны… Знаете его? Да-да, именно «Школьный вальс». Так вот… кто-то из мальчиков должен пригласить директора и исполнить с ней этот танец.

 

Знала, хорошо знала коварная Раиса нашу ахиллесову пяту. Возможно, сейчас, по прошествии времени, да еще с позиций нынешних поколений, это выглядит забавно и нелепо, но в то время нам, парням начала восьмидесятых, было совершенно невозможно танцевать с учителями. Ну вот просто, что называется, западло. Понятное дело, все пацаны сразу опустили глаза и головы и уткнулись в парты и учебники.

 

Раиса торжествовала. Она умудрилась унизить нас, предложив заведомо неисполнимое — пригласить директора на вальс и станцевать его на глазах у всей школы. Да еще родители и родственники ведь придут на этот вечер, чтобы полюбоваться на наше унижение. Именно так каждый из нас и представлял себе эту ситуацию. Она в нашем понимании была исключительно унизительной. Проще было еще раз, а то и два и три поменять двери в классе и даже вымыть полы, но только не танец с учителем, а тем более с директором!

 

— Так я и думала, что вы только мастера за спиной ломать двери, натирать доску мылом, гадить и пакостничать. А как дошло до дела, «молодец против овец, а против молодца и сам овца»! Так получается?

 

Мы молчали. Каждый старался и усиленно надеялся избежать этой незавидной участи — танцевать вальс перед всем народом.

 

Учительница торжествовала и наслаждалась этим моментом. Но ей было этого мало, потому что только напугать — это полдела, а вот теперь по законам искушения и издевательства следовало предложить заманчивую сделку. И она предложила:

— Ну хорошо, раз все храбрецы-молодцы в классе испарились, то давайте поговорим по-другому.

 

Класс продолжал молчать, точнее, молчали мальчишки, а девчонки о чем-то перешептывались и тихонько хихикали. Им, видимо, тоже нравилась наша унизительная нерешительность. Коварная классная дама продолжала играть роль змея-искусителя:

— Я предлагаю смелому добровольцу, который согласен пригласить Лидию Ефимовну на танец и станцевать вальс с ней на школьном вечере в честь последнего звонка, поставить отличную оценку по литературе.

 

Если вы думаете, что мальчика-подростка в пубертатном периоде, стесняющегося прилюдно танцевать с учителями, можно заманить оценкой, пусть даже в четверти, и даже за год, и даже в аттестат, то глубоко и безнадежно ошибаетесь. Да предложи она нам все сокровища мира в тот момент, мы бы не задумываясь отказались.

 

Раиса насладилась нашим сопением и продолжила издеваться над нами:

— Хорошо. Если и теперь нет храбрецов, то тогда предлагаю отличные оценки по обоим предметам: по русскому языку и по литературе…

 

Она была не очень толковым педагогом, как отметила директор в их персональной беседе накануне, но толк в издевательствах над учениками знала. Но мы — парни десятого гэ класса — держались как скала, как чугунные болванки, только отлитые и еще не остывшие после выхода из доменной печи. Вот сейчас мы вновь вспомнили героев-краснодонцев.

 

Училка, пользуясь своим служебным положением, перешла к приемам запрещенным:

— Если добровольцев и храбрецов нет, то я предлагаю бросить жребий. Тот, кто вытянет записку с надписью «вальс», тот и осуществит это.

 

Парни зароптали. Пасть жертвой какой-то тупой и нелепой бумажки, которая непонятно каким образом, волей случая, вдруг попадет тебе в руку, — это уж точно нам не нравилось. Мы загудели как рассерженный шмелиный конклав и стали подталкивать друг друга: «Ну чего, давайте сами как-то меж собой решим, а?»

 

Нужно было решать. В этот момент, искушаемые и припертые к стенке неизбежным бросанием жребия, мы уже были готовы на самые отчаянные действия. «Может, снова выбить дверь?» — пронеслось в голове… и я встал:

— Раиса Александровна… не надо тянуть бумажки… я готов.

 

Все девочки нашего класса повернулись в мою сторону, словно я объявил, что сейчас собираюсь сделать кому-то из них предложение. Наверное, они, исходя из врожденной женской солидарности, ассоциировали себя с той женщиной, которую мне придется совсем скоро пригласить на танец, а потом в течение трех—пяти минут вести в вальсе, а затем еще проводить и усадить на место, поклонившись и поблагодарив. Я не глядел на девчонок, а лишь уставился на натертую дужкой тонких изящных очков переносицу нашей учительницы и классного руководителя Раисы Александровны. И она использовала этот шанс на сто процентов. Сперва она сделал вид, что не расслышала. Затем заставила меня повторить в деталях, что я должен сделать и как я должен это сделать. Но и этого ей оказалось мало. Она могла бы выступать с таким номером в застенках какой-нибудь спецслужбы, пытая подозреваемых заключенных.

 

— Итак, ты, Астахов, вызвался добровольно исполнить танец вальс, пригласив директора школы Лидию Ефимовну в начале праздника последнего звонка. Но у меня есть вопрос…

 

— Какой еще вопрос? — я держался из последних сил.

 

— А ты умеешь танцевать вальс вообще-то? — ухмыльнулась она.

 

Вопрос был, что называется, под дых. Не мог я похвастаться таким умением. Чего уж греха таить, не умел я вообще танцевать вальс. Да и где его можно было научиться танцевать?! Мой отец рассказывал, что во время службы на Черноморском флоте к ним специально приходили раз в неделю педагоги и учили танцевать вальс. Каждый моряк-черноморец был обязан уметь его исполнять. Но я, хоть и сын моряка-черноморца, все же генетически этот навык не унаследовал, а отец дальше рассказов тоже не шел. Меня никто никогда не учил танцевать вальс. Признаться в этом я тоже сейчас не мог, просто даже не имел права!

 

— Ну, умею… немного. Я справлюсь, — буркнул я.

 

— Ага. Немного. Так давай сейчас же и проверим.

 

— Как?

 

Теперь удары пошли уже совсем запрещенные и ниже пояса. Мне было не по себе. Зато класс, особенно мальчишки, избавленные от обязанности танцевать с директрисой, радовались бесплатному представлению, да еще взамен урока русского языка. Хотел бы я быть на их месте, но, увы, уже не мог. «Назвался груздем — полезай в кузов». Я назвался добровольцем-танцором и обязан был станцевать. Утешало меня во всей этой достаточно унизительной истории только то, что моя единственная четверка в аттестате по русскому языку будет исправлена таким необычным и почти трагичным образом. У меня действительно в аттестате предполагалась лишь одна четверка, при условии что моя вчерашняя тройка за стих Блока тоже не ухудшит общую оценку по литературе. Таким образом, я тоже не оставался внакладе и убивал сразу пару жирных зайцев. В те годы наличие «отличного» аттестата (без золотой медали) давало возможность сдавать только один экзамен при поступлении в вуз. И это было серьезное преимущество. Так что игра стоила сожженных свеч. «Потерплю!» — подумал я и стиснул зубы. Приятным бонусом все же было внимание девочек, которые не переставали разглядывать меня так, словно я не все десять лет с ними учился, а лишь сегодня появился в классе.

 

— Давай мы сейчас же и порепетируем, — невозмутимо предложила учительница.

Унижение продолжалось. Видимо, она решила взять реванш не только за вчерашнюю нашу стычку, стихи, вопросы-ответы, перепалку, но и за все годы, что копила на меня злость, досаду и обиды. И, надо признать, ей это удалось. Я предпринял последнюю попытку отделаться малой кровью и сделал встречное предложение:

— Раиса Александровна, у нас все же сейчас урок, да и музыки нет. Давайте я с Ирой Корнеевой порепетирую и хорошенько подготовлюсь.

 

Порепетировать с классной красавицей Ирой — это было очень удачное решение, ставшее еще одним дополнительным бонусом. Точнее, решение, которое могло стать бонусом. Но не стало. Жестокая Раиса пресекла эту попытку с негодными средствами, как говорят коллеги-юристы:

— Хм. Нет. Я же буду тебе повышать оценки, а не Ирочка. Поэтому я сама и должна убедиться, что сможешь выполнить то, что обещал. Вставай и пошли в коридор. Там все равно никого нет — спасибо карантину.

 

Тут я не мог не согласиться. Действительно, спасибо карантину! Иначе мои унижения увидели бы раньше времени все учащиеся школы.

 

Мы вышли в рекреацию, и учительница приблизилась ко мне:

— Клади руку мне на талию, а другую — на мою ладонь. Подними правую руку. Вот так.

 

Она руководила мною, а я краснел и бледнел. Ноги становились ватными, голова кружилась. А вот кружиться самому, как это можно было увидеть по телевизору, мне не удавалось. Музыки не было, но Раиса командовала:

— Раз-два-три, четыре! Раз-два-три, четыре! Раз-два! Три-четыре! Слушай счет! Шагай вперед! Раз-два! Назад три-четыре! Аккуратнее! Задавишь! Ой!

 

Я топтался как медведь, выгнанный из берлоги раньше времени. Как говорится, «поднять-то подняли, а вот разбудить позабыли». Так мы протоптались, точнее я протоптался, а учительница промучилась, наверное, полчаса. Было видно, что она уже не испытывает наслаждения от моего унижения, потому что оно быстро сменилось болью, реальной болью в нещадно истоптанных ногах. Тренировка закончилась. Нельзя сказать, что я вышел из этой очередной схватки победителем, но очевидных повреждений на моей противнице было гораздо больше. Я наступил ей на ноги раз двадцать, она — ни разу. Наступая на ноги и резко отступая, каждый раз я еще и сдавливал ее пальцы до хруста. В общем, изрядно потрепанная, она меня отпустила.

 

У меня было две недели до последнего звонка, и я не терял их даром. Прежде всего расспросил отца о том, как их учили танцевать на корабле, и он дал мне пару важных советов. Моряку, оказывается, гораздо легче учиться танцевать вальс, так как он всегда держит баланс и привычен к качке:

— Вальс же — это родной брат морской качки! Сынок, представь, что тебя качает, а ты ловишь эту волну. Оседлал и пошел по ней, вместе с ней. Раз-два-три, раз-два-три. Качай ее, качай.

 

Ну и наконец, Ира Корнеева, которая, оценив мою попытку, все же дала мне пару уроков вальса. И только. Но и этого в наше время было достаточно, чтобы чувствовать себя героем и покорителем девичьих сердец. Такие были чистые времена.

 

В день последнего звонка я очень волновался. Утром выгладил свой школьный костюм, надел лучшие ботинки на модной платформе и отправился в атаку. Удивительно, что для Лидии Ефимовны мое приглашение на танец было сюрпризом, и она сказала:

— Ой, Паша! Ты что?! Я же не танцую.

 

— Лидия Ефимовна, прошу вас, — я не уступал.

 

Она наконец согласилась, и мы пронеслись по нашему актовому залу под всеобщие аплодисменты и восторженный свист моих друзей. Я не видел, но мне сказали, что не улыбался только один человек. Догадываетесь кто? Да, именно зачинщица, инициатор и виновник всей этой истории — наш классный руководитель, учительница русского и литературы Раиса Александровна. Знаете почему? Потому что она, хоть и не смогла понизить оценку по литературе до четверки, так и не поставила мне обещанную пятерку по русскому языку в аттестат зрелости. Но я не жалею об этом по двум причинам.

Во-первых, я научился танцевать вальс и станцевал его с красивой девочкой Ирой и прекрасным директором моей школы Лидией Ефимовной.

 

Во-вторых, я дал себе слово стать писателем и каждое свое произведение: стих, рассказ, заметку, повесть, роман, книгу (а их на сей день издано уже более восьмидесяти!) — мысленно посвящать моей учительнице русского и литературы, научившей меня честности и искренности. По крайней мере, по отношению к моим читателям!


Колонка опубликована в журнале  "Русский пионер" №126. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".